Ну что же, получив даже такие, укрупнённые количественные критерии общественной дифференциации, мы теперь можем проводить её хотя бы прикидочный сравнительный анализ и более предметно оценивать власть этого синтетического фактора над "конечными" показателями развития разных экономических сообществ, над их синергией.
Прежде всего, отметим те наиболее броские особенности общественного неравенства, которые (хотя бы на описательном уровне) уже давно подмечены специалистами разных стран, но экономическая оценка которых (в мере, достаточной для практического приложения) до сих пор не сделана.
Самуэльсон П. , экономист: «Когда мы сложим вместе распределение заработков женщин и мужчин, владельцев собственности и рабочих, удачливых спекулянтов и других различных групп, то получим огромную «асимметрию» общего распределения».
Economic Growth in the Future, EEI, 1982: «Распределение дохода удивительно одинаково во всех промышленно развитых странах. Единственное исключение – Япония, где распределение более равномерно. В мирное время распределение дохода оставалось в развитых странах достаточно стабильным».
Кейнс Д., экономист: «Стабильность доли национального дохода, доставшейся труду,… является одним из самых удивительных фактов, твёрдо установленных статистикой, и в Великобритании, и в США.…Именно стабильность этой доли в каждой стране наиболее примечательна, и она представляет собой явление длительного порядка».
Как это ни странно, но экономисты и социологи до сих пор (если не считать «гуманитарно»-размытых догадок Э. Дюркгейма) относятся к эмпирическим наблюдениям такого рода не более, чем как к статистическим курьёзам, своего рода экономическим «паранормальным явлениям» вроде НЛО или полтергейста – любопытным, но непонятным, и потому практически бесполезным. Проштудируйте труды известных «обществоведов» - и вы увидите, что существующие экономические теории, пребывающие в плену антропосоциальных концепций и ложных стереотипов, бессильны в попытках объективно объяснить в "гуманитарных" терминах все эти заметные (и со времён Аристотеля замеченные) проявления вмешательства каких-то мощных, объективных (но до сих пор нераспознанных) сил в устройство, свойства и эволюцию человеческого сообщества. Да и «чистая» наука не очень жалует эмпирически, методом индукции установленные зависимости. И делает это вполне обоснованно: ведь сколько ни обрабатывай реальную статистику – этого всегда может оказаться чуть меньше, чем необходимо, чтобы поймать за хвост жар-птицу истины.
Лакатос И. , философ: «Факты не имеют значения для науки, если они не поняты. Но они могут быть поняты только при их теоретическом истолковании».
Вместе с тем, как приведенные выше высказывания мэтров экономики, так и эмпирические данные по многим странам очевидно свидетельствуют, что характер распределения материальных благ в любой общественной системе – параметр далеко не случайный, не безразличный для характеристики состояния системы, а следовательно, в свою очередь, порождённый действием каких-то фундаментальных закономерностей общественного бытия. И поскольку «гуманитарная» политэкономическая теория пониманием этих закономерностей пока не владеет, нам ничего не остаётся, кроме как либо продолжать изучение имеющегося статистического материала (и всякий раз удивляться обнаруженному), либо попытаться привлечь для объяснения наблюдаемых эффектов естественнонаучные представления…
* * *
Посмотрим на реальные распределения доходов населения в нескольких наиболее развитых странах мира, уверенно входящих в «золотой миллиард» планеты (см. таблицу 3):
Таблица № 3. (Доли в процентах от общего дохода нации по пяти группам населения на 1975 год)
С первого взгляда видно, что приведенные страны оказываются довольно близкими одна другой по степени «асимметрии» распределения доходов их населения. И эта "похожесть" имеет место, несмотря на совершенно разные исторические "биографии" этих стран, их географическую разбросанность, различный национальный менталитет, разные особенности механизмов управления, несовпадающие религиозные предпочтения… Получается, что так любимая марксистскими теоретиками «историческая конкретность» и роли-то не играет... А такое структурное сходство возможно только, если их социально-экономические модели в чём-то глубинном сродственны между собой. И действительно, мы обнаруживаем, что социальное неравенство в каждой из этих стран присутствует; но крайне существенно, что это неравенство не беспредельно, а очень похожим образом «дозировано», ограничено довольно узкими рамками. Доли «среднего класса» в этих странах весомы и составляют 52-54% общенационального дохода, надёжно обеспечивая этим политическую стабильность этих стран и содействуя эффективности их экономик. А отношение доходов самой богатой группы населения к доле самой бедной группы составляет всего лишь 5-7 раз, что относительно совсем не много (в чём мы убедимся ниже). То есть, такое, «взвешенное», нормированное общественное неравенство замечательно тем, что оно, всё ещё «разогревая» совокупный спрос и сохраняя стимулы к экономическому соревнованию внутри нации, вместе с тем не доводит противоречия между социальными группами в стране до антагонизма, а нацию – до раскола, классового противостояния и упадка.
Автономов В. и др. , «Мир и Россия»: «По свидетельству международных аналитиков, существует тесная прямая связь между темпами экономического роста страны и ее успехами в борьбе с бедностью».
И потому не удивительно, что в большинстве этих «развитых» стран (с довольно равномерным распределением доходов) производство ВНП на душу населения превосходит 20 000 долларов в год и имеет положительные темпы его прироста.
Изюмов А. , экономист: «Социальной опорой современного американского капитализма… стал средний класс, к которому принадлежат примерно две трети населения страны… Представителям среднего класса доступны практически все блага современной цивилизации. Обладая собственным домом, двумя машинами и доходом в 2-3 тысячи долларов в месяц на семью, такие люди, согласитесь, имеют весьма мало стимулов не только бороться за изменение существуюшего строя, но даже думать о некоем принципиально новом обществе, практического примера которому они пока нигде не видели».
И в самом деле, история уверенно свидетельствует: «сытых бунтов не бывает».
Но поверхностный, поспешный взгляд на социальное неравенство оказывается обманчивым и часто приводит к распространённой среди современных аналитиков ошибке диагноза. Ведь дело вовсе не в собственно «бедности» как таковой, взятой как бы в отрыве от целостной системы «общество». Что преодоление общественного неравенства в целом и борьба с бедностью – это далеко не одно и то же. Что проблема бедности – это только часть (пусть и наиболее вопиющая часть) более общей проблемы общественной дифференциации и социального неравенства. Такая же важная часть, как любой из прочих аспектов распределительного неравенства в обществе: подразумеваем ли мы при этом равновесные пропорции распределения для социальных групп наёмного труда, малого бизнеса, среднего класса, крупного бизнеса или государства. И что «бедность» – понятие относительное, а не абсолютное и, следовательно, полностью устранить её (как, скажем, достичь линии горизонта) невозможно в принципе.
Библия (от Матфея 26:11): «Ибо нищих всегда имеете с собою…».
Фурье Ш. , социолог: "В цивилизации бедность порождается самим избытком..."
То есть, обращая всё внимание "социальных рационализаторов" исключительно на «борьбу с бедностью» и оставляя при этом вне поля зрения состояние остальных социальных групп общества, легко «перестараться» и впасть в существенную ошибку. Поскольку чрезмерное усердие в деле «искоренения бедности» за счёт произвольного "урезания" равновесных долей каких попало из остальных социальных групп также может оказаться вредным для внутреннего равновесия системы, только теперь со стороны угрозы избыточной уравнительности. Как бы ни протестовали в этот момент марксисты, но «слишком» равное распределение благ не окажется "справедливым" и снова отодвинет от оптимального, равновесного состояния экономическую эффективность и устойчивость любой политэкономической системы (избыточно сдвинет государственный курс «влево»). А кроме того, вынужденно потребует чрезмерного «налогового давления» государства на экономику страны.
Яркой иллюстрацией этого феномена является пример ещё в 80-е годы внешне вполне благополучного «социалистического королевства» Швеции. В этой стране «функционального социализма» заметно завышена государственная нагрузка на экономику; действует прогрессивная система налогообложения, через бюджет распределяется более 60% ВНП. Зато, в результате, там практически нет ни «бедняков», ни «олигархов»: в списке 50 самых богатых людей планеты фигурирует только один швед. Доля 20% наименее обеспеченного населения Швеции составляет 9,6% общего дохода нации, а доля 20% самых богатых – только 34,5%.
Из периодики: «Сравнение наиболее обеспеченных домашних хозяйств и хозяйств, основным источником дохода которых является работа по найму (для Швеции это 5-я и 6-я группы децильного распределения), показывает: различие в среднедушевом располагаемом доходе самых богатых и работающих по найму не достигает и 2 раз».
И такая завышенная уравнительность распределения доходов не преминула негативно сказаться на эффективности и устойчивости "шведской модели" общественного устройства.
Гайдар Е. , экономист: «К концу 1970-х годов в Швеции, которая к этому времени стала мировым лидером по государственной нагрузке на экономику, получают распространение массовое уклонение от уплаты налогов, отказ от сверхурочных работ, налоговое планирование».
«Правительство Карла Бильдта провело в Швеции достаточно глубокие реформы по стандартам индустриальных обществ именно потому, что другого пути не было.
Швеция на самом деле скатилась по уровню развития с одного из ведущих мест в числе наиболее развитых стран мира до отнюдь не ведущей».
Занимая в те годы четвёртое место в мире по национальному богатству на душу населения (а значит, и по капиталовооружённости труда), Швеция достигала «только» 10-го места по производству ВНП на душу населения, а темп роста её национального продукта (статистика 90-х годов) имел с традиционной точки зрения труднообъяснимое для развитой страны отрицательное значение (- 0,1% в год).
* * *
Вольтер Ф. , «Философские сочинения»: «Дабы основательно утверждать,что какая-то вещь плоха, необходимо одновременно усматривать, что она может быть сделана лучше. Мы можем с уверенностью судить о том, что какой-то механизм плох лишь в том случае, если у нас есть идея недостающего ему усовершенствования».
А такая "идея" касательно модели государственного устройства - у нас теперь есть! Обретя обновлённые аналитические возможности и хотя бы грубые критерии общественного неравенства, мы уже можем попытаться объективно ответить на один из поставленных выше интересных вопросов: так что же изменилось в социально-экономическом "портрете" США на рубеже 1929-1930 годов, накануне Великой депрессии? Заглянув в статистические архивы, мы находим там вполне логичный ответ. К концу 20-х годов прошедшего века либеральный капитализм в США сложился как чисто рыночный, почти свободно-конкурентный (американский налогоплательщик традиционно не позволял своему государству «садиться себе на голову»). То есть, экономика имела «дикий», слаборегулируемый государством, монополистический характер. И под влиянием такой политэкономической бесконтрольности, избыточного либерализма и эйфории от успехов продолжительного (по итогам 1 Мировой войны) экономического подъёма, в стране сложилось следующее, необычное для демократической страны, слишком «неравное» распределение национального дохода (см. табл. 4): Таблица № 4.
(доли совокупного дохода, доставшиеся 20-типроцентным группам населения, в процентах) 
Как видим, доля среднего класса заметно снизилась и стала составлять тогда всего 41,6% общенационального дохода, а доля «богатых» в 14 раз превосходила долю 20% беднейшего населения. Необычайно усилился и процесс централизации капитала: один процент населения страны стал владеть более чем половиной всех богатств США.
Хотя экономисты давно замечали, что когда распределительные доли национальной экономической элиты становятся "слишком завышенными" - это обязательно "перекашивает" внутренний рынок любой страны, ведет к торможению экономического роста и даже к его спаду.
Отсюда напрашивается обоснованный вывод, что к концу 1929 года социальное неравенство в стране несуразно обострилось и, очевидно, достигло своей «критической массы». Американское общество пришло в состояние избыточной поляризации, обрело классовую структуру, потеряв при этом равновесную устойчивость, и это, вкупе с неуклюжими регулятивными действиями администрации президента Гувера, скорее всего, и явилось «соломинкой, переломившей спину верблюда», и повергшей страну в состояние глубокой депрессии. А считавшиеся до сих пор незыблемыми символами либерального капитализма небоскрёбы Уолл-стрита заметно покачнулись.
Макконнелл, Брю, «Экономикс»: «Основная текущая проблема состоит в том, что распределение доходов, связанное с действиями чисто конкурентной рыночной системы, совершенно неравное и, следовательно, может вести к производству пустяков для богатых, отказывая в то же время бедным в удовлетворении их основных нужд. Следовательно, многие экономисты думают, что распределение доходов, которое обеспечивает чистая конкуренция, следовало бы изменить общественным действием».
Подтверждением достоверности такой логики был исторический ход дальнейшего развития страны. 32-й президент США Ф. Рузвельт, избранный в 1933 году, сумел (используя советы экономиста Д. Кейнса) реализовать National Recovery Act – «новый курс» экономической политики, состоявший в деликатном усилении регулятивного вмешательства государства в экономику, адресном изменении налоговой системы (изъятии части прибылей корпораций, но зато увеличении доходов трудового населения), принятии федеральных программ реальной поддержки мелкого бизнеса и фермеров, реализации социальных программ… С обывательской точки зрения считается, что команда Рузвельта победила депрессию за счёт организации "общественных" работ и массового строительства дорог в стране. Однако до сих пор пребывает в тени решающее обстоятельство: дороги-то строились за счёт тех миллиардов, которые Рузвельт сумел цивилизованно изъять у избыточно расплодившихся «жирных котов» нации. В те времена безусловного доминирования идеологии «чистого» капитализма это, незначительное по сути, сознательное и уместное отклонение государственной политики «влево», оказалось настоящей революцией в американском экономическом мышлении. И в результате естественно произошедшего перераспределения национального дохода и расширения внутреннего рынка, доля государственных расходов в ВВП страны в течение 30-х годов удвоилась по сравнению с уровнем начала 20-х, а доля доходов крупного капитала, соответственно, снизилась.
Шумпетер Й. , социолог и экономист: «В размерах, которые до сих пор в целом еще не оценены, политика "Нового курса" давала возможности осуществлять экспроприацию доходов у групп с высокими доходами… В 1929 г., когда суммарный годовой доход оценивался в 86,6 млрд. долл., у категории людей с облагаемым налогом доходом выше 50 000 после уплаты налогов оставалось 5,2 млрд.; в 1936 г., когда общий выплаченный годовой доход составил 64,2 млрд. долл., у них осталось соответственно 1,2 млрд».
Примечательно и то, что для преодоления кризисных трудностей команда Рузвельта ни американской земли, ни государственных предприятий зарубежным инвесторам не продавала. А недостающих правительству денег (всего-то 30 млрд долларов за 10 лет депрессии!) если и пришлось подзанять, то преимущественно не у иностранцев, а у своих собственных состоятельных граждан.
В результате этих уместных мер общественное неравенство уменьшилось, распределение доходов приняло свой «обычный» вид (такой, как в табл. 2) и страна к концу 1940 года вышла из депрессии. А множество общественных проблем более частного уровня (обуздание инфляции, снижение безработицы, рост уровня жизнии т. д.) при этом нашло решение как бы «само собой». Приведение социального неравенства в «равновесные» пределы настолько оздоровило общественную атмосферу в стране, что Рузвельт (с большим преимуществом) четырежды (!) переизбирался президентом, несмотря на конституционные ограничения и активное противодействие тогдашних либертарианцев и супертолстосумов - сторонников "чистого капитализма".
Оглянувшись на этот характерный и драматический фрагмент мировой экономической летописи, мы гораздо ощутимее воспринимаем казавшуюся нам до сих пор не слишком реальной мощную силу «невидимой руки» и влияние «третьего фактора прогресса» - меры внутренней равновесности социально-экономических систем – на их экономический потенциал и ход последующего развития.
Достовалов Ю. , экономист: «Современное распределение американского дохода оказывается более равным, чем в 1929 году или чем в менее развитых странах, но оно всё ещё указывает на значительную меру неравенства, и имеется мало перемен в последние годы».
Налоговые «реформы» администрации президента Р. Рейгана (80-е годы) снова избыточно сместили распределительный курс страны «вправо», в сторону увеличения социальной дифференциации, после чего государственный долг страны стал неудержимо расти.
И как показали недавние исследования экономистов из Калифорнийского университета Беркли, один процент самых богатых американцев сейчас (2007 год) получает около 15% всего национального дохода, в то время как в 60 - 70-х годах прошлого века этот показатель составлял только 8%. По другим данным в 1989–1997 годах доходы одного процента граждан США, составляющего самую богатую часть общества, росли в среднем на 10 % ежегодно. В этот же период доходы наименее обеспеченных 20 процентов росли не более чем на 0,1 % в год. К 1981-му году упомянутый один процент американского населения увеличил свою долю в национальном богатстве до 24 %, к 1984-му – до 30 %, а к середине 90-х годов – до 39 %, вернув ее к уровню начала ХХ века.
То есть, общественным лидерам США, наблюдая продолжающееся хотя и не быстрое, но устойчивое новое обострение в стране общественного неравенства на рубеже тысячелетий, есть над чем очень серьёзно задуматься и сегодня. Особенно с учётом уже начавшегося заметного падения и темпов роста американской экономики, и власти доллара в мире в последние годы. И если, пренебрегая и далее прогрессированием этих угрожающих тенденций, капитаны американской экономики позволят и без того высокой степени общественного неравенства в стране вырасти до значений 1929 года – США в ближайшее время неизбежно ожидает глубокий и продолжительный экономический спад. Автору не хотелось бы, чтобы его мрачное предсказание сбылось, но математика и физика - науки серьёзные...
* * *
А разве не убеждают в достоверности наших выводов странные перепады движения такой мощной и динамичной экономической машины как японская? Судите сами: пребывая в состоянии полного краха после поражения в войне, Япония нашла силы (правда, под давлением американского шефа генерала Макартура) демилитаризоваться и осуществить ряд радикальных прогрессивных преобразований, приведших к ощутимой демократизации общественного устройства, развитию предпринимательства и свободы торговых сделок. Банковские, промышленные и земельные монополии были расчленены, их капитал акционирован, а акции распроданы населению. И как следствие, страна обрела очень высокую степень социального равенства (см. таблицу 3). Эта эгалитарность вначале сплотила нацию, вызвала всплеск её совокупной предпринимательской энергии, активизировала внутренний рынок и создала предпосылки для добровольного вовлечения с середины 50-х годов (вместо выпрашивания иностранных займов) в процесс индустриализации страны средств, накопленных трудящимися. И эффективность японской экономики в те годы стала поражать мир: среднегодовые темпы экономического роста страны в период 50-х – 80-х годов составляли примерно 11%. Это и стало "японским экономическим чудом". К началу 90-х годов Япония фактически догнала США, обладая 345 крупнейшими в мире компаниями из 1000 (против 353 у США); в конце 1980-х годов она располагала 24 крупнейшими банками, в то время как в странах ЕС таковых было 17, а в Северной Америке — всего 5.
Однако, потом случилось нечто неожиданное и необъяснимое с точки зрения традиционной макроэкономики: в начале 1990-х что-то в японской экономической машине сломалось… Японцы оставались всё такими же трудолюбивыми, бережливыми, дисциплинированными, да только среднегодовой прирост ВНП в 1992-1995 гг. у них стал ниже 1% в год, в 1996 г. чуть возрос, но в 1997 г. составил снова лишь 0,9% (?).
Нельзя, конечно, не отметить, что детонатором кризиса в Японии 90-х годов стало воздействие вторичных (финансовых) факторов. После подписания в 1985 году в Нью-Йорке курсового валютного соглашения между США, Японией, Германией, Англией и Францией, японская иена искусственно подорожала относительно доллара в два раза. В страну хлынул поток внешних инвестиций, который привёл к просто огромному росту цен на землю и недвижимость. Когда же правительство Японии попыталось вмешаться в происходящие события, предчувствуя неприятности, последовал такой же мощный отток внешнего инвестиционного капитала, нанёсший экономике страны первый «нокдаун».
Хотя действительная внутренняя причина происходящего «античуда» для нас теперь вполне ясна: связано это таинственное «что-то», как ни парадоксально, с избыточным ростом уровня жизни "простых" японцев (доля их зарплаты в национальном доходе в 1993-2000 годы достигла рекордных 65%, зато максимальные ставки подоходного налога за 1975-1995 годы, наоборот, снизились с 75% до 50%, а в итоге объем денежных сбережений населения стал наибольшим в мире и составил до 45% депозитной базы могучих японских банков). При отсутствии направленных регулятивных воздействий со стороны государства этот процесс перенакопления сбережений населением неотвратимо и «естественно» повлёк за собой нарастание социальной неравновесности в стране и, следом за этим, - снижение производительности совокупного труда.
И японское общество не заметило, как (одновременно с "асимметричным" обрастанием финансовым «жирком») его эгалитарность исчезла, а эффективность экономики исподволь начала разъедаться коррозией нарастающего общественного неравенства. Японцы стали тратить значительно больше, чем зарабатывать; в результате государственный долг Японии стал наибольшим в мире и достиг 200% ВВП. Так, известный "закон Кузнеца" лишний раз проявил свою несостоятельность, а в японском языке появились новые понятия: "кати гуми" и "макэ гумми" (то есть "племя победителей" и "племя неудачников"). И если ещё в 70-е годы индекс Джини в стране экспертно определялся на завидном для многих уровне 0,25, то в 2002 году он стал уже 0,381! Это свидетельствует о значительно возросшей степени социального неравенства в стране, поэтому нечему удивляться, если некоторые аналитики на Западе теперь получили основания называть Японию "страной заходящего солнца".
* * *
В качестве дополнительных аргументов, закрепляющих нашу убеждённость в фундаментальности влияния характера распределения национального богатства на состояние любой социально-экономической системы, сравним, к примеру, описанный «провал» развития в Японии с успешной динамикой новейшей экономической истории другой страны, также сумевшей построить у себя послевоенное «экономическое чудо» - Германии. Так вот, немецкая модель экономики, «придуманная» Л. Эрхардом, и его реформы с самого начала и по сей день демонстрировали высокий уровень социальной защищенности населения, достигаемый в том числе путем рационального распределения общественного дохода посредством прогрессивного налогообложения. Новый немецкий экономический порядок смог гармонично сочетать в себе рыночную свободу, государственное регулирование, индивидуализм, социальную ответственность - с целью достижения «благосостояния для всех».
И немецкое «чудо» оказалось куда более стабильным: на протяжении последних десятилетий Германия остаётся устойчиво развивающейся страной, признанным лидером Европейского Сообщества. Поскольку показатель социального неравенства - «индекс Джини» - в стране стойко удерживается государством вблизи равновесного уровня – 0,28.
Или посмотрим на иную ситуацию: на «парадокс Белоруссии» - нашей ближайшей соседки. Эта страна избрала для себя не "шоковый" вариант выхода из социализма, а градуалистский, постепенный. Приватизация крупных белорусских предприятий если и проводится, то очень неторопливо, методом акционирования, с оставлением "золотой акции" под контролем государства. А установленный там президентом А. Лукашенко жёстко-авторитарный режим правления по всем прогнозам либертарианцев давно должен был привести его к краху. Однако, страна уже 15 лет развивается удивительно устойчиво и динамично и по всем основным показателям обгоняет «демократическую» Украину (см. статью ""Смешанная экономика" - что это?" на этом сайте). И всё только потому, что в результате грамотных регулятивных усилий властей самые богатые по уровню доходов белорусы оказываются богаче самых бедных не более, чем в 5 раз! А явных олигархов (если не считать самого Лукашенко) в Белоруссии практически нет («индекс Джини» в стране также прочно удерживается на оптимальном уровне около 0,29!)...
Хотя диспропорции в распределении капитала страны продолжают существенно угрожать устойчивости её развития. И если бы реформистским путём белорусскому руководству захотелось и удалось за годы независимости сознательно и расчётливо поэтапно уменьшить долю вмешательства своего государства в экономику - состояние страны (и по распределению капитала) могло бы стать ещё более равновесным, а хозяйственные достижения бесспорно были бы ещё ощутимее.
Или взглянем, например, на сложившуюся в начале 80-х годов в совсем другой стране – Мексике – картину распределения доходов (см. табл. 5). И мы легко предвидим, что отражённое в ней острое социальное неравенство по потреблению также предшествовало глубокому экономическому кризису в стране в эти годы (страна тогда реально оказалась на грани дефолта): Таблица № 5.
(доли совокупного дохода, доставшиеся 20-типроцентным группам населения, в процентах)
 Доля мексиканского среднего класса составляла тогда только 39,4% национального дохода, а «богатые» потребляли больше «бедных» почти в 20 раз! И если бы тогдашние лидеры страны знали хотя бы то, что мы знаем сейчас, и исповедовали демократические принципы управления развитием общества, то, приняв экономические перераспределительные меры, жёсткость ударов кризиса вполне могли бы смягчить.
Гоулд С. , палеонтолог: «Факт – это то, что получило настолько сильное подтверждение, что было бы ошибкой предварительно его не принять».
* * * (См. далее по меню сайта Глава 4)
|
